В настоящее время в России ведется внутриполитическая дискуссия о «суверенной демократии». Понятие «суверенная демократия» внедряется в официальную риторику с весны 2005 г. Уже практически сложился консенсус относительно его использования для характеристики политического режима и практикуемого им способа решения текущих и стратегических политических задач. С технологической точки зрения суверенная демократия предполагает самостоятельный отбор демократических институтов, их конкретных форматов, сроков внедрения и реформирования, а не следование неким якобы общим стандартам. Суверенно-демократическим является тот режим, который, развивая демократию (в том числе западного образца), одновременно отстаивает собственную самостоятельность и, соответственно, самостоятельность государства настолько, насколько это целесообразно и возможно в современном мире.

Замглавы президентской администрации и официальный идеолог В. Сурков, под суверенной демократией понимает образ политической жизни общества, при котором власти, их органы и действия выбираются, формируются и направляются исключительно российской нацией во всем ее многообразии и целостности ради достижения материального благосостояния, свободы и справедливости всеми гражданами, социальными группами и народами, ее образующими . В сущности, это определение вытекает из Конституции РФ, которая декларирует, что «носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ».

В продвижении «суверенной демократии» российские идеологи не являются первопроходцами. Понятие sovereign democracy давно используется западными политологами. Этот термин в разном контексте применялся в отношении Китая, Ирландии, ряда других стран. Само словосочетание «суверенная демократия» было, в свое время, введено американцами для идеологического обоснования невхождения Тайваня в Китай. Потом те же американцы многократно использовали сочетание «суверенная демократия» применительно к странам Восточной Европы и бывшего СССР, выходящих из-под влияния России. «Демокраси» означало ориентацию на Запад и дружбу с Западом, а «суверен» — независимое, причем под независимостью понималась только исключительно независимость от Москвы.

В. Сурков, которому ошибочно приписывается авторство термина «суверенная демократия», обращает внимание на то, что это широко распространенное и признанное практикующими политиками понятие. У. Кристофер, государственный секретарь США в 1994 г. говорил, что «успешная трансформация новых независимых государств в суверенные демократии является центральным звеном европейской стабильности», а Р. Проди, председатель Европейской комиссии в 2004 г. заявлял, что «… наш [Европейский] Союз хранит сущность… федерации суверенных демократий».

Основным источником «суверенно-демократической» дискуссии в России является Президентское Послание от 25 апреля 2005 г., где В. Путин прямо указал, что тема суверенитета возникла из-за активно идущей в обществе и за границей дискуссии «о свободе и демократии». По мнению президента, эта дискуссия во многом носит искусственный характер и преувеличивает трудности, с которыми сталкивается демократический процесс в современной России . В то же время он выступил за право России самой определять темпы и формы движения к демократии. В Послании содержится скрытая реакция на украинские события. Президент России отметил: «Ценой развития демократических процедур не может быть ни правопорядок, ни столь трудно достигнутая стабильность, ни устойчивое проведение взятого экономического курса. В этом вижу самостоятельный характер выбранного нами демократического пути. И потому мы будем двигаться вперед, учитывая наши собственные внутренние обстоятельства и в обязательном порядке – опираясь на закон, на конституционные гарантии».

По словам президента, «Россия сама будет решать, каким образом – с учетом своей исторической, геополитической и иной специфики – можно обеспечить реализацию принципов свободы и демократии. Как суверенная страна – Россия способна и будет самостоятельно определять для себя и сроки, и условия движения по этому пути». Тут же глава государства предупредил об ответственности все политические силы, которые попытаются вести борьбу «неправовыми методами», заявив, что «государство будет на них законным и жестким образом реагировать».

Политический аналитик В. Третьяков пишет, что для решения назревших проблем укрепления государства, обеспечения безопасности граждан, наведения порядка в стране, президентом была «продумана и практически реализована политика лимитированного и выборочного ограничения некоторых гражданских прав и свобод, так сказать, «подмораживания общественной и политической демократии».

По мнению Третьякова: «…доктрина «суверенной демократии», или, «самодержавного самоуправления», совсем не свидетельствует о том, что в России должна и может быть построена какая-то особо специфическая демократия, отличающаяся от классических западных демократий полным отсутствием демократии, но зато полным присутствием авторитаризма. Просто российская демократия может быть построена теми темпами и в той мере, которые требуются для сохранения целостности нашей страны и материально, и политически комфортного пребывания в ней большинства ее населения, которое к тому же надо бы резко умножить».

Оппоненты высказывают сомнения по поводу «демократичности суверенной демократии», т.е. попыток оправдать некие недемократические практики. Ряд специалистов считает, что эпитет «суверенная» по отношению к демократии избыточен. Так, В.А. Рыжков, выступая с критикой идеи суверенной демократии на семинаре Школы в Голицыно в июле 2005 г., обратился к классической концепции суверенитета, сформулированной Жаном Боденом. Исходя из боденовского понимания, «суверенная демократия» — это тавтология, поскольку демократия – это система, в которой народ обладает суверенитетом, т.е. является источником власти . В этом Рыжков совершенно прав, однако у суверенитета есть и другой смысл, международно-правовой – самостоятельность государства по отношению к другим субъектам международного права.

В августе 2006 г. состоялся «круглый стол» на тему «Суверенное государство в условиях глобализации: демократия и национальная идентичность». Формальным поводом для «круглого стола» стало обсуждение положений, изложенных в статье председателя Конституционного суда В. Зорькина «Апология Вестфальской системы». Зорькин проанализировал идею суверенной демократии с точки зрения Конституции: «Юридически по нашей Конституции нет ничего, кроме того, что Россия есть демократическое и суверенное государство. Следовательно, с этой точки зрения российская демократия суверенная, а суверенитет - демократический. Иное есть искажение Конституции».

Слова Зорькина прозвучали как своеобразный ответ другому юристу, Д. Медведеву, который в интервью «Эксперту» в апреле 2005 г. тоже подчеркивал свой юридический взгляд и говорил как раз о том, что «суверенная демократия» - далеко не идеальный термин, а также о странном привкусе, который возникает, когда к слову «демократия» приставляются какие-то определения .

Об этом привкусе говорили многие выступающие на «круглом столе» - в основном представители оппозиционных партий. Основная мысль: добавление к понятию «демократия» определения «суверенная» избыточно («несуверенной демократии не существует» - С. Караганов) и создает впечатление, что речь идет о какой-то неполноценной, усеченной демократии. Внятнее и жестче всех оказался коммунист И. Мельников, заявивший, что особыми российскими стандартами демократии, обозначаемыми термином «суверенная демократия», «прикрываются имеющиеся в современной России авторитарные преобразования».

Сторонники же термина «суверенная демократия» (Г. Павловский, В. Третьяков и представители «Единой России» В. Володин и А. Исаев) указывали в основном на то, что в современном мире демократия стала орудием десуверенизации. Нам навязывают дилемму: либо демократия по западному (в первую очередь американскому) образцу и под западным контролем (включающим в себя вмешательство во внутренние дела), либо авторитаризм. Суверенная демократия есть отказ от этой тупиковой дилеммы, демократический выбор нации, которая хочет сама отстраивать свое государство и отстаивать свои интересы. Завершал «круглый стол» В. Сурков, который сказал о том, что Россия должна создать «свой дискурс», и только тогда она станет по-настоящему суверенной: «Если народ сам не производит образы и не посылает сообщения другим народам, то он не существует в политическом и культурном смысле».

9 сентября 2006 г. на встрече с участниками третьего заседания Международного дискуссионного клуба «Валдай», объединяющего зарубежных политологов, специализирующихся на российской проблематике, В. Путин поставил точку в споре о востребованности понятия «суверенная демократия». Путин, в частности заявил, что «суверенитет и демократия - это понятия, которые оценивают два разных явления». «Суверенитет - это позиционирование страны вовне, в мире, это возможность осуществлять свою внутреннюю и внешнюю политику самостоятельно, без вмешательств извне», - считает глава государства .

Путин подчеркнул, что «демократия - это способ организации общества и государства. Это целиком направлено вовнутрь страны». «Поэтому это разные вещи - суверенитет и демократия. Вместе с тем, в современном глобализирующемся мире, где границы все больше и больше стираются, мы со всей очевидностью видим и наблюдаем, что теми странами, которые продвинулись, скажем, в решении своих экономических проблем, теми странами, которые имеют фактическую монополию на мировые средства массовой информации, а масс-медиа крайне важны в современном мире вообще, в политике, в экономике - где угодно, с учетом прозрачности национальных границ, к сожалению, все эти современные средства глобализации используются часто в национальных интересах для того, чтобы обеспечить себе конкурентные преимущества в мировой экономике и в мировой политике», - заявил президент. По его мнению, «для нас это очевидный факт».

«То есть чисто теоретически это, конечно, разные понятия, понятия из разных сфер, но современный глобальный мир, на мой взгляд, такую площадку для дискуссии на эту тему все-таки создает», - подчеркнул Путин. Путин считает, что спорить о ней должны политологи. Сам он действующий политик и глава государства, и его больше интересует не теория, а практика, не понятие «суверенная демократия», а суверенная демократия как таковая. Он ожидает, что по итогам дискуссии будут выработаны «идеи, которые можно было бы использовать в практическом плане внутри страны и в нашей внешней политике» .

В. Сурков в своей статье «Национализация будущего» или «параграфы pro суверенную демократию поставил задачу в привлечении общественного внимания к взаимосвязанным вопросам личной свободы (демократии) и свободы национальной (суверенитету).

В Комментариях к этой статье В. Суркова А. Кокошин (депутат Государственной думы ФС РФ (фракция «Единая Россия»), декан факультета мировой политики МГУ им. М. В. Ломоносова, академик РАН) отмечает, что обращение к теме обеспечения национальной конкурентоспособности России во все более усложняющемся мире с его конфликтующими национальными и корпоративными интересами, идеологемами, политическими культурами полностью оправданно и востребовано. Формула обеспечения национальной конкурентоспособности России перед лицом грозных соперников и конкурентов все еще далека от завершенности. Сердцевиной этой формулы, по мнению А. Кокошина, стало понятие суверенной демократии, вызвавшее оживление и (в целом плодотворные) дебаты в России и привлекшее внимание за рубежом, в чем ему довелось убедиться воочию в ходе дискуссий с рядом видных западных политологов в Гарвардском университете .

Отличие «суверенной демократии» от множества иных определений особенностей демократического строя - либеральная демократия, социалистическая демократия, охранительная, прямая, плебисцитарная и многие другие демократии - состоит в том, что этот термин в меньшей степени касается внутренних особенностей политического режима. Он характеризует политическую систему в целом как с внутренней, так и с внешней точек зрения.

Библиографический список:

1. Сурков В. Национализация будущего» или «параграфы pro суверенную демократию// Эксперт. 2006. №43.
2. Официальный текст Конституция РФ, принятой всенародным голосованием 12 декабря 1993 г. М.: «Мартин», 2005. 48с.
3. Послание Президента РФ Федеральному Собранию РФ // Российская газета. 26 апреля 2005 г.
4. Третьяков В. Реверсивная демократизация // Российская газета. 30 июня 2005 г.
5. Суверенная демократия. Оперативная и стратегическая политическая ситуация в России. Интернет-конференция 29 августа 2006 г. http://www.mediacratia.ru/owa/mc/mc_conf.html?a_id=11065
6. Суверенное государство в условиях глобализации: демократия и национальная идентичность. «Круглый стол» // Российская газета. 6 сентября 2006 г.
7. Сохранить эффективное государство в существующих границах. Беседа с руководителем администрации президента России Дмитрием Медведевым // Эксперт. 2005. №13.
8. Стенографический отчет о встрече с участниками третьего заседания Международного дискуссионного клуба «Валдай» 9 сентября 2006 г., Ново-Огарево http://www.kremlin.ru/text/appears/2006/09/111114.shtml
9. Кокошин А. Демократия и реальный суверенитет // Эксперт. 2006. №43.

В 1990-е г. было общепризнано, что с возникновением других влиятельных институтов де-факто происходит эрозия внутреннего суверенитета государств. Суверенитет многих из них действительно подвергся испытаниям со стороны многих внешних сил. Великие и региональные державы продемонстрировали способность оказывать воздействие на внутреннее развитие других государств, менять их режимы с помощью технологий цветных революций (Сербия, Грузия, Украина), вооружения внутренней оппозиции и оказания ей прямой военной поддержки (Косово, Ливия, Сирия) или прямых военных интервенций (Ирак, Афганистан). Появились и получают все большее распространение концепции «гуманитарных интервенций» или «права на защиту», поддерживаемые преимущественно западными странами. Эти концепции предполагают право международного сообщества на вмешательство во внутренние дела государств, если в них нарушаются фундаментальные права человека, поддерживается международный терроризм.

Но в последние годы идеи государственного суверенитета вновь становятся популярными в мире, но не Западе. Политолог Т. Бор- дачев уверен: «Единственной ценностью, которую разделяют все без исключения государства современного мира (применительно к себе даже Соединенные Штаты), остается суверенитет... Идеи стирания суверенитета, широко обсуждавшиеся 15-20 лет тому назад в период расцвета европейского интеграционного проекта, оказались неспособны захватить “широкие народные массы” именно потому, что были основаны на уникальной близости внутриполитических систем стран - участниц ЕС. Тупик интеграционных инициатив стран АСЕАН является, как и кризис европейской интеграции, подтверждением того, что государетва не могут переступить через некую черту» [Бордачев, с. 26-27]. Законотворчество при признаваемом многими государствами приоритете международного права над национальным законодательством по-прежнему остается прерогативой прежде всего национальных государств.

У современного человека существует множество идентичностей, но он вовсе не спешит избавиться от идентичности государственной. Нобелевский лауреат Амартия Сен говорит о «множественных идентичностях» - религиозных, этнических, национальных, локальных, политических, профессиональных, которые нередко перекрывают границы государств. Но повсеместно, как свидетельствуют глобальные опросы, люди, считающие себя гражданами своих государств, гораздо более многочисленны, чем граждане мира .

Глобализация оказывает противоречивое воздействие на развитие демократических институтов. С одной стороны, она порождает общую тенденцию к децентрализации компетенции по принятию решений внутри государства. Усложнение общественных связей, децентрализация экономической деятельности, информационных потоков приводят к невозможности их регулирования из единого центра. Это подразумевает менее иерархическое управление, порождает тенденцию к выстраиванию общества по типу сети, а не иерархии институтов. Это ускоряет распространение демократических ценностей и институтов, число формально демократических государств на планете растет. Демократические общества способны более гибко и эффективно учитывать культурное многообразие, отвечать на потребности различных категорий населения, разговаривающих на разных языках, исповедующих различные религии.

Даже в Африке демократизация набирает темпы: если в течение первых тридцати лет после обретения независимости (до 1991 г.) ни в одной африканской стране ни разу не произошла передача власти в результате выборов, то сегодня выборы идут по всему континенту и приводят к созданию легитимных правительств. А в тех странах, где выборы были фарсом или не проводились вообще (как в ряде стран Северной Африки), порой вспыхивают революции. Впрочем, степень демократизма новых революционных режимов еще предстоит оценить (к власти пришли исламисты, отдающие дань принципам шариата в большей степени, чем идеалам демократии).

Однако выясняется, что демократия и рыночный либерализм, взятые сами по себе, не создают надежных и устойчивых государств. Демократические Филиппины менее приспособлены к реальностям современного мира, чем квазидемократические «азиатские тигры». Западные демократии демонстрируют в последние десятилетия худшую экономическую динамику, чем совсем недемократический Китай. Чарльз Купчан считает: «В мире, характеризующемся скоростью, прозрачными границами и взаимозависимостью более централизованные государства вполне способны регулярно оставлять позади своих демократических визави, исповедующих принципы laissez-faire. Как ясно показал недавний экономический кризис, регулируемые рынки и плановая экономика могут иметь осязаемые преимущества перед западными альтернативами... Грядущий глобальный поворот... произведет на свет мир не только со множеством центров силы, но и со множеством версий модерна (современности)» .

Возникает новая проблема - обеспечения демократии, организационно оформленной в рамках отдельных государств, при создании системы глобального управления. Все большим влиянием пользуются транснациональные корпорации, неправительственные организации или надгосударственные органы (например, Европейская комиссия, фактическое правительство Европейского союза), руководство которых не формируется с помощью демократических процедур. «Правительства национальных государств, заметно ограниченные в своих возможностях управлять социальными последствиями глобализации, продолжают, тем не менее, нести ответственность за них перед своими народами. Таким образом, под угрозой оказываются не только полномочия, но и легитимность национального государства» , - справедливо подмечает политолог С. Пши- зова. Так, мировой экономический кризис 2007-2009 гг., спровоцированный экономической политикой США, вызвал финансовое и политическое цунами по всему миру, которое характеризовалось повсеместным поражением на выборах правительств, не несших никакой ответственности за возникновение кризиса.

Глобализация сопровождается накоплением информации о гражданах, их поведении, а также созданием электронных баз данных об их телеметрических параметрах, структуре ДНК, отпечатках пальцев, телефонных переговорах и т.д. Тем самым резко возрастают возможности для вмешательства в личную жизнь граждан и даже для глобального контроля над их поведением. Это находится в противоречии с рядом основополагающих демократических принципов и может потребовать дополнительных мер по защите сферы частной жизни.

Серьезный вызов государствам и демократии бросает современное информационное общество. В мире работают более 5 млрд мобильных телефонов, более 2 млрд людей пользуются Интернетом. Создаются трансграничные виртуальные сообщества, способные воздействовать на правительства и даже способствовать их свержению. Профессиональная пресса, традиционно считавшаяся четвертой властью, возможно, теряет эту роль. Число граждан, становящихся де-факто непрофессиональными журналистами, хроникерами, блогерами, растет по экспоненте. Их деятельность способна стать не менее эффективным инструментом продвижения идеалов прав человека, чем усилия любого правительства или зарегистрированных СМИ. Они способны устраивать флешмобы, «революции Твиттера», атаковать серверы не понравившихся госструктур, публиковать секретные материалы, документировать коррупцию. Каждый пользователь Интернета - потенциально глобальный игрок.

Информационный век, ставя иод вопрос многие устоявшиеся способы осуществления государственной власти, расширяет ноле для демократии, но и для авторитаризма тоже. Плодятся сайты, продвигающие идеологию террора и человеконенавистничества, причем часто экстремистские сайты поддерживаются с территории демократических государств. Вопрос о контроле над содержанием Интернета с целью защиты безопасности, культурных и цивилизационных ценностей ставится все шире и в Соединенных Штатах, и в странах Европейского союза, не говоря уже о государствах Азии. Десятки книг написано о кибервойнах и киберпреступности. Появились и первые государственные концепции кибербезопасности, кибернетические команды в вооруженных силах и спецслужбах ведущих государств. Как совместить решение проблемы общественной и государственной безопасности с соблюдением демократических принципов открытости и свободы - задача далеко не тривиальная.

Все острее встает вопрос о праве контроля государств над своим национальным сегментом Интернета, который регулируется из Соединенных Штатов. Internet Corporation for Assigned Names and Numbers (ICANN), которая принимает ключевые решения управления Интернетом, формально является международной независимой организацией, но па деле имеет соответствующий контракт с правительством США, что не устраивает многие страны, включая Россию. Москва и ряд других столиц предлагают передать функции ICANN, имеющие отношение к безопасности, Международному союзу электросвязи, который является организацией ООН. Таким образом, речь идет об интернационализации управления Интернетом с одновременным расширением возможностей правительств влиять на ситуацию в национальных сегментах сети . В ответ звучат обвинения в том, что предлагаемые меры позволят оправдать цензуру и легитимизировать ограничение доступа к Интернету. Тем не менее 42 из 72 государств, политика которых анализировалась в рамках программы Open Net Initiative , так или иначе фильтруют и цензурируют контент .

Если в 1990-х гг. демократия рассматривалась в качестве главной и единственной предпосылки успешного развития, то сейчас к этому добавляется обеспечение управляемости государством и обществом. П. Ханна не без оснований считает, что «понятие “надлежащего управления” быстро вытесняет демократию на глобальном уровне. Руководители разных стран все больше ощущают давление извне, суть которого в том, что они должны предоставить экономические свободы, наладить предоставление услуг и обеспечить политическую транспарентность, но вовсе не обязательно демократию. В сущности, “надлежащее управление” подразумевает предоставление и защиту прав в большей степени, чем одна только демократия» [Ханна, с. 182-183].

• РодикД. Наступление на суверенность. Ведомости. 2012. 13 марта.
• Kupchan СИ. No One’s World. The West, the Rising Rest, and the Coming GlobalTurn. Oxford, 2012. P. 89-90.
• Пшизова С. Государство // Политология. Лексикон / под ред. А. И. Соловьева. М., 2007. С. 102.
• Черненко Е. Россия выступит за интернационализацию Интернета. Коммерсантъ. 2012. 3 декабря.
• Серф В. Интернет под угрозой. Ведомости. 2012. 3 декабря.

Суверенная демократия

Пора бы уточнить предмет суверенной демократии . Он имеет прямое отношение к нашей политической системе - к ее безымянности, ее государственному небытию. Где почти ничего нельзя поделать, где можно орудовать так, будто закона нет и не будет.

Суверенная демократия пришла оспорить этот вопрос. Мы хотели покончить с идейной анонимностью государственной схемы Путина, чаще трактуемой негативно. Ведь Россия, как в 1990-х говорили сетевые гики, это клудж - хреновина, которая почему-то действует, хотя теоретически действовать не способна. Государственность, собранная из осколков всех разбитых властей, какие бывали в стране. Европа выносит поспешный вердикт: Россия - декоративное симулятивное государство, прячущее собственную природу. Она задает уточнения целей власти. Мы говорим: демократия сохранится и конституционный строй свят, но мы развиваем его на своей национальной основе. Мы мучаемся ради того, чтобы на этой богоданной земле, с нашим чертовым русским народом создать власть - власть народа и посредством народа. Суверенная демократия обязалась развиваться в этом именно направлении. Но - не вышло. Нарастает неопределенность. Эта неопределенность выражается в чувстве опасности, в чувстве тревоги.

Система ощутимо опасна, и все опаснее для тех, кто в ней живет, поскольку не исключает никакой сценарий своего развития.

А человеку важно знать, что в его стране наихудшие вещи исключены в принципе. Что возможные всегда неприятности принадлежат к числу сносных. Здесь - первое слабое место теории суверенной демократии , ведь та не оговаривает, что именно исключено. Но если Россия - страна, где возможно все, границы личности размываются. Ты вечно должен быть начеку и держать оборону. Никто не может настаивать ни на чем.

Крайне неприятная система послесталинского СССР исключала, однако, наихудшие возможности обращения с гражданином. Человека больше не смели по неизвестной причине арестовать, отправить в лагерь на 20 лет и/или убить. Он не мог вдруг исчезнуть лишь оттого, что соседу нужна его квартира и тот написал донос. Советская система не была безопасной, но правила обращения с опасностями в ней были известны.

Можно ли сказать то же самое о Российской Федерации? Нет, и по нескольким причинам. Во-первых, она уже сгенерировала ряд режимов, изобретательно жестких и опасных для человека. Взять, к примеру, помимо Ичкерии режим, установленный гденибудь в Калмыкии или Ингушетии нулевых. Сложился институт заказных дел, арестов, пыток и осуждений, институт тайных убийств по заказу, неожиданно прижившийся и укоренившийся в русском быту. Возьмем давление силовых структур на бизнес, практику истязаний и угроз близким.

Все это делает нашу систему - демократия она или нет - колдовской и непредсказуемой для живущих. Мы не собирались ограничивать объем гражданских прав и свобод, напротив, мы хотели их расширять. Но при этом мы вечно уходим от вопроса, к кому эти процедуры будут применены, а к кому нет. Внутри системы, которая не смеет описать саму себя, личность беззащитна, если не отступила в тень «путинского большинства».

Надежность - непременный мотив интереса к политической теории. Когда теория проверяема, она нечто гарантирует. А что гарантирует суверенная демократия ? Термин, опасно близкий к плеоназму, мантра, состоящая из самоповторов. Суверенная демократия лишена ясной концепции суверенитета, чужда работе с собственными затруднениями. На что она отвечает? На какой запрос человека вообще отвечает построение русского демократического государства?

Гигантский порок понятия - в том, что, сказав: «суверенная демократия - это…», можно говорить что угодно, и почти все будет отчасти верно. Но такими теории не бывают. И надежности такие теории не обещают.

Суверенная демократия молчит на вопрос о норме. В чем норма суверенной демократии ? Ряд неформальных скороговорок, складывающихся в явственную неполноту прав - увертка системы, отступающей перед долгом договориться с гражданами о законной норме.

Сетования Медведева - тема недающейся правовой нормы, с вытекающей из этого небезопасностью власти для России и для себя самой. Российская демократия не справилась с задачей суверенизации. Государственность есть, а нормального порядка - нет. Суверенитет есть, но гражданин - не его носитель. Добившись лояльности, власть от него отворачивается, и он ей не партнер - она недоговороспособна.

Система не желает ничего гарантировать в отношении своих же точно сформулированных обязательств. Объявив обязательства, власть не гарантирует своего дальнейшего отношения к ним.

В этом смысле мы не суверенны, и наш суверенитет - всего лишь наш деловой дресс-код.